Лев Волохонский - По понятиям. Происхождение современной общественной морали

Варлам Шаламов «Очерки преступного мира», «ГРИФОН-2000».

Если соотнести наиболее яркие проявления симпатии к преступному миру со временем и местом, то получится некая закономерность: чем меньше справедливости в государственных структурах, чем больше в них беспредела, тем сильнее симпатии общества к криминалу.

Широко распространено мнение, что страна наша изначально бандитская и криминальное противостояние власти – изначальная черта россиян.

А. Синявский в статье «Отечество. Блатная песня», выражает мысль, что и вообще-то после ВОСРа, если что и осталось русского в совдепии, так это только традиции и фольклор преступного мира:

«…Пьяный пристает. За рублем. «Но я ж русский человек?!» Клянется и в рот и в нос, что он русский. Суёшь ему рупь – отвяжись. А он своё: «Я – русский?!.. Я русским языком тебе говорю?!..» … «Окромя «русского», ничего за душой. Ни принадлежности к истории, к обществу, к семье, к собственности, к селу или городу, к заводу или колхозу. Он мать и отца не помнит. Имя забыл. Жену и детей рассеял. Он совесть пропил. В Бога не верит и не чует под ногами земли, по которой ходит… Только повторяет угрюмо, заученно, как бы сомневаясь или надеясь на что-то: русский он всё еще или не русский?.. Что-то похожее случается иногда со всеми нами. Потеряв всё, мы спрашиваем себя тревожно: русские мы или не русские?» … «Выясняем, что значит быть русским и что не быть. Есть разные рецепты… Мне (за других не говорю) на память, на помощь обычно приходит песня. Увы, не старинная и не классическая, не дворянская и не крестьянская. Ничья. Без дома, без рода (и даже без паспорта).

Сижу я цельный день, скучаю,

В окно тюремное гляжу.

А слёзы катятся, братишка, незаметно

По исхудалому моему лицу…

Можно и повеселее:

А поезд был набит битком,

А я, как курва, с котелком —

По шпалам, шпалам!..

Блатная песня. Национальная, на вздыбленной российской равнине ставшая блатной… глубже других современных песен помнит она о се6е, что она русская. Как тот пьяный. Всё утратив, порвав последние связи, она продолжает оставаться «своей», «подлинной», «народной», «всеобщей»… И кто-то ещё поёт, выражая «душу народа» на воровском жаргоне, словно спрашивает, угрожая: русский ты или не русский?!»

…«Славен и велик народ, у которого злодеи поют такие песни. Но и как он, должно быть, смятен и обездолен, если ворам и разбойникам дано эту всеобщую песню сложить полнее и лучше, чем какому-либо иному сословию. До какой высоты поднялся! До каких степеней упал!..»

Недавно телеведущий Соловьёв, отвечая на вопрос о причинах популярности русского шансона, сказал: «И какой же русский не хочет хотя бы пять минут побыть бандитом?!»

В песне Михаила Круга лирический герой мотивирует отказ от жизни в Европе следующим образом:

В другой песне, другого автора, о заграничной жизни:

И ещё из песни:

До того, как я начал работать с этой книгой, я думал примерно так же, как цитированные выше авторы, то есть, что россияне отличаются от остального человечества исключительно изначально присущей им так называемой «воровской жилкой», вот этим самым – «хоть пять минут побыть бандитом».

Вот мы и смотрим на остальное человечество, как блатной на фраера, или точнее, как зэк на вольного. У нас есть уникальный опыт, которого нет у них, а то, что есть у них – по нашей жизни смешно и не нужно.

До ВОСРа были ещё Православие и Самодержавие, а после – только «воровская жилка» и осталась.

Взявшись писать эту книгу, я припомнил всё, что знал о дореволюционном криминале и посмотрел всякие-разные материалы, и нигде не обнаружил никаких следов всеобщего желания «хоть пять минут побыть бандитом».

Законопослушная часть населения не распевала блатных песен. И вообще, судя по всему, их не слыхала. Да и было их немного. Да и не блатные они были вовсе, а так… каторжанские – разновидность народных. И содержание ну никак не пропагандировало преступный образ жизни.

Лейтмотив дореволюционной каторжанской песни:

«Умел воровать, умей ответ держать!»

Основные темы:

в тюрьме плохо

«…У добра молодца ноженьки скованы,

На ноженьках оковушки немецкие

На рученьках у молодца – заимки тюремные,

А на шеюшке у молодца – рогатки железные».

в тюрьме тоскливо

«…Тошно рыбушке в сетке

А мне, пташечке, сидеть в клетке».

сожаление о прошлом

«…Эх ты молодость, моя молодость!

Прогулял я тебя, да всё без толку».

«…Меня родные все любили,

Когда я рос вокруг семьи;

Баловство меня сгубило

Я сбился с правыва пути»

судьба

«…Посещал я трактиры, бильярды

Часто, часто я в карты играл,

Грабежи совершал я порою

И под выстрелом часто бывал.

А теперь я наказан судьбою:

Сам от выстрела я пострадал».

мечта о побеге

«…Дай попробую снова решеточку

Принажму молодецким плечом!

Вот упала железна решеточка

Вот упала в траву не стуча, —

Не услышала стража тюремная…

– Не поймать вам меня, молодца!»

разлука с любимой женщиной

«…Там живет моя зазноба, —

Не видал её давно.

Мне бы, братцы, вольной птицей

По ветру туда нестись…

Но без крыльев не подняться

И без них не полететь!»

Ни слова на сленге, – просто разновидность народной песни. Ни малейшей агрессии по отношению к власти и обществу. Даже к правоохранительным органам. Разве что сожаления об их недостаточной коррумпированности:

«…Послышу я: милый в неволе

Сидит в городском он остроге!

Возьму ль я ключи золотые,

Я стану ль ларцы отпирати.

Возьму ль я казны сорок тысяч,

Пойду ль я дружка выкупати.

Судьи казны взять не желают,

На волю дружка не пускают».

Та же ситуация сразу после ВОСРа выглядит по-другому:

«…Город, детка, познакомил нас с тобой

Лагерь нам принес с тобой разлуку,

Суд на наше счастье и покой

Поднял окровавленную руку.

Так за это, милая моя,

Обещаю бить ментов я метко,

Потому что воля дорога,

А на воле мы бываем редко».

Тут уже не избалованность и легкомыслие и не судьба, а вполне конкретные виновники разлуки обозначены и отношение к ним (то есть к власти) однозначное.

Моральное превосходство преступного мира и резкая конфронтация с государством появились вместе с советской властью и не раньше. До того, нигде и никогда преступники не считали свою мораль выше общественной, а свою справедливость выше государственной.

До ВОСРа российские преступники по своим действиям и понятиям ничем особенно не отличались от своих зарубежных коллег.

Касательно отношения к власти наша преступность была даже более лояльна.

В русском эпосе нет своего Робин Гуда, а Илья Муромец, хотя и чалился в киевской тюряге по ложному доносу, в бытность свою на воле исправно выполнял поручения князя по части борьбы с бандитизмом в лице Соловья-разбойника.

Аналога, то есть положительного героя, исполнявшего чисто ментовские функции, ни в каком другом эпосе мне отыскать не удалось.

Вообще, до отмены крепостного права, с преступностью в Российской Империи было (по сравнению с Европой, в которой уже в Средние Века существовало развитое преступное сообщество) как-то хиловато. Можно сказать, что её (за исключением коррупции) практически и не было вовсе.